Я, человек

Marc Cain

Написано в рамках Spring fandom The Crew 2015
Размер: драббл, 917 слов
Персонажи: кибертехник, НПС-статисты
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: преканон, возможен ООС. Шизофрения, self-injury, упоминается каннибализм
Размещение: со ссылкой на автора

Корабль со стёртым именем, без опознавательных знаков – его, интересно, за что приговорили? – кажется приветливей и родней живых. Потрёпанная шкура обшивки, скрипучий кашель фильтров, осадок от выработки дешёвого топлива смердит, как костёр из покрышек, – и никаких жалоб на тех, кто завёлся и копошился внутри.
Теперь раны этого корабля были его заботой, а новобранцы сторонились его, как ходячей отвёртки. За неимением иных критериев человечность измерялась в процентах – сколько в тебе осталось от того, что когда-то выродилось или вылупилось, от того, что требовало спать, жрать и трахаться в свой срок, того, что несло в себе мешанину генов, твой персональный код: по нему, если отскребут, опознают.
А в нём слишком много было металла и проводов, того, что он мог разобрать и собрать, приводя в порядок, того, что можно было чинить, в нестерильных перчатках подкручивая почерневшие от масла шестерёнки и шарниры. Металл не чувствует усталости и боли, не тянется инстинктивно к гуще себе подобных. Кто рискнёт довериться железяке, управляемой к тому же мозгом психопата-убийцы? Слухи летают быстрее прыжковых скоростей, страшные сказки – самая сочная закуска к первым глоткам этила за встречу.
И вот кто-то уже хочет драки – кому кровь давно как вода, а любая вода по колено, даже кислотные лужи мёртвых планет.
– И роботу залейте бак!
– А ему зачем? Он с тобой говорить не будет: ты для него, что эта тушёнка.
Он и правда не знает, как говорить с ними – у них сбиты настройки логики, непредсказуемы колебания эмоций. Должно быть, в той катастрофе у него раз и навсегда полетел интерфейс взаимодействия с хомо и им подобными сапиенсами. Лучше бы его запаяли в коробку пластикового корпуса, прикрутили шасси, наклеили инструкцию по правильному обращению – тогда ни у кого не возникало бы вопросов, никто не присматривался бы, где начинается и где кончается под одеждой тот обрубок, что был когда-то человеком.
Он не знает, но приближается всё равно. Кошмары порой приходят во сне, а порой наяву – когда мерещится, что его окружают мертвецы. Мертвецы со сползающими с костей обугленными колтунами из мышечной ткани и кожи, с обнажившимся жёлтым жиром, с дырявыми лиловыми лентами кишок, волочащимися между ногами. Они смотрят на него расколотыми глазницами с кое-где уцелевшими вывернутыми комочками белков, обращаются к нему – даже те, у кого оторвана челюсть, – называют чужаком и уродом. Он пытается пошевелиться, но щёлкают, заклинивая, приводы – трение вхолостую почти равноценно боли. А мертвецы во сне всегда уходят куда-то в просвет между стенами пламени, оставляя его одного.
Наяву они не уходят. Лезут к самому лицу, пахнут хуже, чем плавящиеся микросхемы, прикасаются, и хочется стряхнуть – перегрузка от тактильных сигналов, зависают системы контроля и торможения. Он замечает, что выхватил нож – десантный тесак, не вспомнить, зачем тот был под рукой. Механические суставы сжимаются вокруг рукояти послушной не дрогнувшей клешнёй. Но нельзя кого-то задеть – иначе на этом всё закончится, второй шанс на продолжение существования будет упущен. Интересно, как сажать на электрический стул того, в чьём теле текут электрические импульсы – от нервов к реле и обратно?
– Я живой, – твердит, как во сне, как в тот день, когда нашли его в боте, будто новорожденного во вспоротом железном брюхе, ползающим в кровище и сосущим обломок кости. – Я живой. Я тоже человек.
– Человек? Докажи! – смех беззлобный, но этот смех – единственное настоящее, за что можно цепляться в исчезающей реальности, сгорающей в ревущем огне его собственной матричной памяти, в реальности, сочащейся сквозь пальцы и не удерживающей на краю бездны.
Он нащупывает кончиком ножа тот участок, который способен ощущать – и всё, зашкаливающее в нём, отвлекается на анализ этих простых ощущений: прохладное, твёрдое, острое. Как в детстве – заново познавать выступающие грани мира, в который выбросило, воскресив без спросу: преисподняя укомплектована, а ты ещё пригодишься здесь.
Надавливает и режет глубоко, широким и щедрым жестом, насколько позволяет неудобство положения. Рука ещё помнит, с какой лёгкостью проходит узкое лезвие сквозь плоть – куда больше понадобится попотеть, чтобы вырезать своё имя на стене портового ангара. Металл с неприятным скрежетом задевает рёбра, ткань безнадёжно испорченного комбеза становится бурой от крови, ползущей горячими липкими струями вниз, к удерживающим его в равновесии механическим ногам.
Вкус крови он тоже прекрасно помнит – не отформатируешь информацию, прошитую в каждой живой клетке. Кровь невкусная, скользкая, как медуза – перекатывается во рту комковато-влажной белковой жижей, оставляет мерзкий осадок чего-то чужого: наверное, так бывает у тех, кого трахают в глотку? А сырые мышцы – волокнистые, жёсткие, пресные. Он бы всем рассказал, кто воротит морду от жареного на синтетическом масле мяса неведомого выкидыша коммерческих лабораторий, как жрать анатомическое пособие, копаясь руками в коченеющей требухе. Как быстро протухает в прогретом коконе бота, заплывая сальной испариной, та человеческая оболочка, которой они так гордятся.
Боль перекрывает все прочие задачи и функции, отключает наконец этот опасный сектор его конструкции – воспалённый мозг, плавающий в чаше из костяных и металлических пластин, словно редкое блюдо. От боли положено кричать, но горло когтит изнутри солоновато-горькое, вязкое. И это он помнит – как блевал своей и чужой кровью, вперемешку по-братски, пока не терял сознание бок о бок с разлагающимся напарником, ревностно оберегая от голодной фауны, лезущей снаружи. Но сейчас рука не подводит – плавно заканчивает начатое движение.
В механическую ладонь ложится кривой кусок свежего мяса с прилипшим клочком форменной ткани.
В ушах стучит, как при повышенных перегрузках, и качается мир вокруг, очищаясь от выжженного на сетчатке морока.
Человек. Человечина. Человечность.
Ни у кого не хватило духу его остановить, и расходятся все куда раньше, чем он швыряет на пол набрякший кровью кусок, как тряпку – с непристойно мокрым шлепком. Душу, говорите, наизнанку? Извольте – выворачивать дальше некуда.
По душам – боятся? Что ж, в следующий раз – сразу в морду.
Потом всё же уводят. Не в мастерскую – в лазарет.
Вот и поговорили.
А он мог бы всем рассказать, что те, кого они называют жмуриками, падалью, грузом – являются на самом деле людьми.

Обратно к разделу "Фанфики" >>>